«Стоит на берегу Фонтанки небольшая кучка обывателей и, глядя вдаль, на мост, запруженный черной толпою, рассуждает спокойно, равнодушно:
— Воров топят.
— Много поймали?
— Говорят — трех.
— Одного, молоденького, забили.
— До смерти?
— А то как же?
— Их обязательно надо до смерти бить, а то — житья не будет от них…
Солидный, седой человек, краснолицый и чем-то похожий на мясника, уверенно говорит:
— Теперь — суда нет, значит, должны мы сами себя судить…
Какой-то остроглазый, потертый человечек спрашивает:
— А не очень ли просто это, — если сами себя?
Седой отвечает лениво и не взглянув на него:
— Проще — лучше. Скорей, главное.
— Чу, воет!»
Толпа замолчала, вслушиваясь. Издали, с реки, доносится дикий, тоскливый крик. (газета «Новая жизнь» №207 3 января 1918)
——
«Затем евреев заставляли раздеваться и через проходы в насыпи выводили к краю оврага, на противоположной стороне которого на специально оборудованной деревянной платформе сидел пулеметчик. Под безжалостный кинжальный огонь пулемета ретивые киевские полицаи загоняли палками, плетьми, ногами растерянных, голых, совершенно обезумевших людей, не давая им опомниться, сориентироваться. Душераздирающие рыдания, крики полицаев: «Скоріше, швидше!», мольбы о помощи, проклятия палачам, молитвы, заглушаемые веселыми мелодиями вальсов, несущимися из громкоговорителей, рокот мотора кружащего над яром самолета…» (М. В. Коваль «Трагедия Бабьего яра…»)
——
«Железнодорожные компании использовали живые мишени также и для развлечения пассажиров. Когда поезд подходил на расстояние ружейного выстрела к стаду, он замедлял ход или останавливался, окна опускались, и пассажирам предлагали заняться спортом, используя оружие и боеприпасы, предоставляемые компанией. Мужчины и женщины не упускали возможности позабавиться. Туши животных обычно оставались на равнине, разве что иногда какой-нибудь служитель поезда отрезал несколько языков, которые приготовлялись для леди и джентльменов во время очередной трапезы в знак признания их ловкости… Кровавая бойня, развязанная охотниками за шкурами, а также просто «спортсменами», которые начали проникать на Запад, отняла жизнь у 3 миллионов 158 тысяч животных! В 1887 году английский натуралист Уильям Гриб, проехавший по прериям, писал: «Повсюду виднелись бизоньи тропы, но живых бизонов не было. Лишь черепа и кости этих благородных животных белели на солнце» («Конец бизоньей тропы». «Вокруг света» №7 1988)
Происхождение афоризма «человек человеку волк»
Выражение взято из комедии римского писателя Тита Макция Плавта «Ослы» («Asinaria»)
«Mercator:…Sed temen me
Numguam sed tamen me numquam hodie induces, ut tibi credam hoc argentum ignoto.
lupus est homo homini, non homo, quom qualis sit non novit»
«Торговец:…А меня вот никак не убедишь отдать, тебя не зная, деньги. Нет! Человек друг другу волк, тем больше незнакомый»
Тит Макций Плавт (ок. 254–184 до н.э.) и его комедия «Ослы»
Римский поэт, драматург. Сведений о его жизни очень мало. Судя по дошедшим до наших дней нескольким его произведениям, был хорошо знаком с миром римского театра, его кулисами, нравами, зрителями. Написал около ста тридцати комедий, из них сохранились двадцать. Плавт считается предшественником Аристофана и Шекспира. Сюжеты комедий Плавта взяты из жизни Древней Греции, но с таким количеством местных подробностей, народных италийских каламбуров, двусмысленностей и шуток любого сорта, что греческого там почти не оставалось. Комедия «Ослы», состоящая из пролога, пяти актов и четырнадцати сцен, относится к периоду позднего творчества Плавта:«Отец-старик, под властью живший жениной,
Сынку влюбленному добыть хотел деньжат.
Либан и Леонид, рабы проворные,
Искусно получить сумели двадцать мин,
Надув купца, что за ослов платить пришел.
А деньги отнесли к подружке сын с отцом.
Явился вдруг соперник — сразу выдал их»
Использование фразеологизма «человек человеку волк» в литературе
— «Quid est homini inimicissimum ? Alter homo (Кто враждебнее всех человекку? Другой человек» (Публий Сир «Сентенции»)
— «Апрель был ужасен. Это был месяц какой-то неизобразимой паники. Все вокруг замутилось, замешалось, не верилось ни ушам, ни глазам. И сквозь всю эту смуту явственно проходила одна струя: homo homini lupus. Говорилось, выкрикивалось и даже печаталось нечто невероятное, неслыханное» (М. Е. Салтыков-Щедрин «Круглый год. Первое мая»)
— «Как поразительна разница между нынешним береговым судоходством, честным и товарищеским и прежним бродяжничеством неуклюжих пиратских судов, взявших девизом homo homini onstrum» (В. Гюго «Труженники моря»)
— «Только Стебельский, сидя на полу, на том самом месте, где обыкновенно спал, ел преспокойно дальше свой хлеб, закусывая маленькими кусочками колбасы, а когда в камере наступила полная, глухая тишина, он, обращаясь к Андрею и обводя рукой вокруг себя по камере, сказал: — Homo homini lupus estl» (Иван Франко)
— «Он раскрыл дневник и записал: «Солнце русской поэзии закатилось. Нашего северного барда Пушкина не стало. Вместе с ним не стало и поэзии. Да она и не нужна в наше меркантильное время. «Homo homini lupus est» (Б. М. Эйхенбаум, Маршрут в бессмертие»)
— «Мирный конгресс в настоящий момент — ошибка. Мы, кажется, далеко отошли от цивилизации. Гоббс был прав: homo homini lupus» (Г. Флобер)